|
Лев Иванович Гончаров - отец Сергея
Лев Иванович Гончаров - Сад на Поклонной горе
Лев Иванович Гончаров - Юннаты школы №5
Ян Шенкман
Игорь Ефремов
Григорий Блехман
Олег Дорогань
Николай Коновской
|
Воспоминания о Сергее
Журналист Ян Шенкман. Предисловие к книге Сергея “Два дня до весны”,
которая увидела свет в 2007 году.
«Я познакомился с Сергеем в 1988 году. Не думаю,
что это был какой-то собенный год. И не думаю, что
мы были какими-то особенными ребятами. Ходили
по Арбату, вечером пели песни на кухне и читали
стихи. Пили не очень дорогое вино, ухаживали за
девушками и медитировали, сидя на гончаровской
крыше. Оттуда был хорошо виден Белый дом,
гостиница “Украина”, Кутузовский проспект, мосты…
И очень большое небо.
К середине девяностых вся эта беспечная жизнь
постепенно приобрела очертания легенды. Духовные
поиски, чтение дзенских и православных святых,
фанатичное прослушивание песен Гребенщикова – всё
это ничем не закончилось и не привело ни к чему.
Чудеса обходили нас стороной. Стало казаться, что всё
главное, всё лучшее – в прошлом. Типичное
романтическое разочарование. Но ведь мы и были
романтиками.
Никто из нас не стал известным поэтом или
музыкантом. Не мог и, наверное, в глубине души не
хотел. Нужно было что-то другое. Более того, Сергей,
в отличие от меня и от моих друзей, даже и не пытался
печатать свои стихи. Всё, что сохранилось после его
смерти, – многочисленные черновики и
любительские записи на кассетах. Никто не думал о
вечности. Вполне достаточно было того, что стихи и
песни писались. Их слышало человек пятнадцать из
ближнего круга, а дальше этого дело не шло.
Я хорошо помню одну из наших записей.
Естественно, в квартире у Гончарова. Игорь Ефремов
играл на раздолбанной гитаре. На кассете слышно, как
плывёт звук. Сергей пел, держа в руках старенький
советский микрофон, прикрученный изолентой к
школьной линейке. Я бил в пионерский барабан и
играл на перкуссии: двух банках из под подсолнечного
масла, наполненных какой-то крупой. Играл,
разумеется, мимо ритма. Сделали несколько дублей.
Послушали “Аквариум”. Альбом “Акустика”, если не
ошибаюсь. Сергей показал мне стихотворения
Бродского, его уже стали публиковать. Потом на кухне
очень долго вели абстрактные, но очень вдохновенные
разговоры. И пили спирт, предназначенный для
медицинских целей. Записи оказались плохие, а нам
было хорошо. И даже спирт казался вкусным
напитком.
Теперь я понимаю, что так мучило Сергея всю
жизнь. Если в пятнадцать лет слышишь настоящую
музыку или читаешь настоящую книгу, отношение к
миру формируется совершенно определённым
образом. Для человека, озарённого светом
подпольного искусства 1980–90-х годов, светом
подпольной искренности, подпольной радости и
любви, планка поднята очень высоко. Многое вокруг
его не устраивает. Почти всё.
Беда в том, что к восемьдесят восьмому году, когда
до нас дошёл этот свет, никакого подполья уже не
было. Из него, расталкивая друг друга локтями,
вылезли на поверхность постаревшие, усталые, глубоко
циничные люди. Исполнение чужих желаний у тебя
на глазах – картина не для слабонервных.
Материализация идеалов – тем более. Мы смотрели
на весь этот перестроечный пир духа несколько
оторопело. Старая среда, атмосфера, в которой можно
было дышать, оказалась безжалостно разрушена, а
новой не появилось.
Вокруг Сергея всегда было много людей. Самых
разных. Самых непредсказуемых. То ли он их
притягивал, то ли они его. Сначала это была компания
с радиостанции “Юность”, совет “Ровесников”. Потом
музыканты и поэты из рок-кабаре Дидурова. Потом
какие-то загадочные маги и колдуны. Потом настало
время людей бизнеса. Юристов, бандитов, торговцев
недвижимостью и приблудных авантюристов. Все эти
круги общения наслаивались друг на друга.
Совмещались, пересекались. Расходились и снова
сходились.
Ещё в конце восьмедисятых Сергей рассказал мне
о своей мечте создать группу. Рок-группу, конечно, а
не группу детского сада. Это был бы очень странный
ансамбль. Чтобы войти в него, вовсе необязательно
было играть на каких-либо музыкальных
инструментах. Группа представлялась Сергею своего
рода крепостью, защитой от реальности, от чужих.
Замкнутым миром, где все любят и понимают друг
друга. Тогда, в восьмидесятых, не удалось. Но он
пытался ещё и ещё. Я очень удивился, когда Сергей
занялся бизнесом. Такой тонкий, интеллигентный
человек, и вдруг… А ведь цель была той же. Какая
разница, группа или фирма? Разве дело в словах? Разве
люди занимаются бизнесом ради прибыли?
Люди. Очень много людей. Несколько десятков
исписанных записных книжек. Но есть такие сферы
жизни, где человек заведомо одинок. Никто не
поможет любить и быть любимым. Никто не
расскажет, в чём смысл твоей, именно твоей жизни.
Никто не напишет за тебя твои стихи и не споёт твои
песни. За пару месяцев до его смерти мы придумали с
Сергеем такую метафору. Приходит человек в
большой-большой магазин. Чувствует необходимость
что-то приобрести. А что именно – сам не знает. Но
если увидит, то обязательно поймёт: вот оно, то, что мне было нужно! И начинает в задумчивости брать с
витрины товары. Возьмёт один, посмотрит и положит
на место. Возьмёт другой – нет, снова не то.
Так и жил Гончаров. Он очень многое успевал,
многим помог. В том числе и мне. А вот ему помочь
было практически невозможно. Ни тогда, когда он
болел, ни тогда, когда срывался, уставал от людей и
начинал по-чёрному тосковать. Почти ничего из
начатого Сергей закончить не мог. Это касается и
творческих проектов, и деловых. И личной жизни, и
поисков того самого пресловутого смысла. Он знал это
и от этого тосковал ещё безнадёжней. Не припомню,
чтобы видел его в состоянии умиротворения и
самодовольства. Восхищался знакомыми,
женщинами, музыкой и поездками по стране. А собой
был хронически недоволен.
В частотном словаре песен Гребенщикова на одном
из первых мест стоит загадочное выражение “что-то
ещё”. Это что-то искал Гончаров всю жизнь. Искал и
не находил.
Никогда не думал, что придётся вот так сводить
дебет с кредитом его жизни. Пока человек живой, это
непредставимо. А сейчас его нет, но осталось много
друзей. И остались стихи, собранные в этой книге.
Если вдуматься, не так уж и мало».
|
